В. И. Даль

Проклятов - гурьевский казак старинного закалу, ростом невелик, плотен, широк в плечах, навертывает и в тридцать градусов морозу на ноги для легкости по одной портянке, надевает в зимние степные походы кожаные либо холщевые шаровары на гашнике и если буран очень резок, то сидя верхом, прикрывает ляжку с наветренной стороны полою полушубка. Морозу он не боится, потому что мороз крепит, да и овод и муха, и комар не обижают у него коня, жару не боится потому, что пар костей не ломит, воды, сырости дождя не боится, потому, как говорит, что сызмала в мокрой работе, по рыбному промыслу, что Урал - золотое дно, серебряна покрышка, кормит и одевает его, стало быть на него сердиться грех, это дар божий, тот же хлеб…

Пришла осень - старик опять идет с целым войском, ровно на войну, на рыболовство. На тесной и быстрой реке столпятся от рубежа до рубежа тысячи бударок - тут булавке упасть негде, не только сети выкинуть. Проклятов, как и все другие, плавает связками, попарно, вытаскивает рыбу, чекушит ее и сваливает в бударку, саратовские и московские промышленники следят за берегом плавучую толпу рыбаков и деньги держат наготове - к вечеру разделка. Тут, кажется все друг друга передушат, передавят, до вечера не доживут: крик, шум, брань, стук, толкотня на воде, как в самой жаркой рукопашной схватке, давят и душат друг друга, бударки трещат, казаки, стоя на них, управляя ими, раскачиваются по обе стороны, чуть носом воды не достают - вот все потонут, все друг друга замнут и затопят, - ничего не бывало: все разойдутся живы - здоровы, чтобы завтрашний день начать со следующего рубежа, опять по опушке, ту же проделку, и так вплоть до Гурьева, до взморья или, по крайней мере, до низовых станиц.

Впрочем, никогда не употребляет он коренных русских ругательств, и это также можно делать только в командировках и походах, дома - грешно.

Пришла зима - Урал замерз, снежное море покрыло необозримую степь, а Проклятов опять снаряжается на рыболовство, на багренье. Опять он тут, под самым Уральском, где в сборе целое войско, опять мечется по опушке, как угорелый, зря чертя голову с яру на лед, на людей, топчет, давит, не щадя ни себя, ни других, - просекает наваренною сталью пешней в три маха двенадцативершковый лед, опускает шестисаженный багор, коего другой конец, перегибаясь через плечо, волочится по льду, поддевает рыбу, подхватывает ее подбагренником, кричит, как будто кто его режет: "Ой, братцы, помогите!" - коли сила не берет управиться одному с белугой, кричит неумолчно, хоть и знает, что ему никто не пособит, как и сам он никому не подаст помощи за недосугом, - а кричит, вытаскивает ее сам, кое-как на лед, упарившись зимой, в одной рубахе, до мокрого поту, - и, окунувшись раза три, по шею, в воду, выбирается с добычей своей на сухой берег. Окунулся он потому, что тысячи рыболовов, кинувшихся на лед, на одну, зазнамо хорошую ятовь, искрошили в четверть часа весь лед под собою, вытаскивая на всех толчках рыбу, и вскрыли реку.

Пришла весна - лед тронулся, река вздулась, разлилась. Утки, гуси, казарки потянулись огромными вереницами вслед за журавлями на север - и Проклятов, опять, уже ладит бударку, снаряжает плавенные сети и тянется, без малого четыреста верст вверх по реке, чтобы после воротиться вниз, домой, водою.

Наловил Проклятов много красной рыбы на веку своем, много икры наделал и много отправил этого товару, продав на месте торговцам, в Москву и в Питер, была рыба его и за царской трапезой, когда случалось ему попадать на царское багренье, с которого отправляют, по древнему обычаю, ежегодно на почтовых тройках царских кус, или так называемый презент, но сам Проклятов по целым годом и не отведывал ни осетра, ни белуги, ни шипа, ни севрюги, товар этот дорог, "не по рылу", как выражается старик. Он объедался красной рыбой только в лето, после бузачнского походу, когда был в Гурьевской морской сотне за приказного и приходил есаулом стеречь войсковые воды, чтобы астраханцы не обижали, тогда было у них рыбы вдоволь, и хоть продавать ее не продавали, потому что за это строго взыскивается, а сами ели вволю. Дома варила хозяйка Проклятова по временам, когда лов разрешался, черную рыбу, а не то баранов резали, ели каймак, а как посты все соблюдались по всей строгости, так и приходилось в году месяцев шесть хлебать постную кашицу да пустые щи. На поход снабжала хозяйка своего казака кокурками, сколько можно было подвязать их в торока…

Он был много лет линейным, вышел потом и в градские казаки, там опять попал в линейные и в морскую сотню.

Итак, Маркиан Проклятов дослуживал тридцать четвертый год службы и глядел, хоть еще и крепок был, в отставные, да не выпускали, велели послужить еще с год, а там обещали начать забирать справки. Между тем потребовали с Уралу полк в Турецкую войну. Вышел на базарную площадь в Уральске экзекутор войсковой канцелярии, - прежде делывал это войсковой есаул, - почитал вслух казакам, которые собрались в кружок и слушали, сняв шапки, что: "велено-де поставить полк к такому-то числу, пяти служивым казакам поставить одного, сборное место город Уральск". Прочел и пошел домой, только и забот войсковому начальнику, а полк к сроку будет.

Большой был праздник в Уральске, когда вступил туда с песнями 4-й полк. Родительницы выехали на встречу из всех низовых станиц, усеяли всю дорогу от города верст на десять, вынесли узелки, узелочки, мешочки, стекляницы, штофчики, сулейки: все вишь, жалеючи своих, думают - голодные придут, так напоить и накормить. Стоит старуха в синем кумачном сарафане, повязанная черным повязанным платком, держит в руках узелок и бутылочку, кланяется низехонько, спрашивает: "Проклятов, мои родные, где Маркиан?" - не слыхать ее голоса из-за песенников, подходит она ближе, достает рукой казака: "Где Проклятов?" "Сзади, матушка, сзади". Идет вторая сотня, спрашивает старуха: "Где же Маркиан Елисеевич Проклятов, спаси вас Христос и помилуй, где Поклятов?" "Сзади" - говорят. Идет и последняя сотня, прошел и последний взвод последней сотни, а все казаки говорят ей кивнув головой назад : "Сзади, матушка, сзади". Когда прошел и обоз и все отвечали "Сзади", то Харитина догадалась и поняла в чем дело, ударилась об земь и завопила страшным голосом. Казаки увели ее домой, а Маркиана своего она уже больше не видала.

Ятовь - омут, в который ложится красная рыба на зимовку.

Кокурка - пшеничный хлебец, в котором запечено яйцо. Оно держится таким образом очень долго.

"Прикаспийская коммуна", 1990 г.